Ольга Полоцкая. Дом на Малой Предтеченской

 polozkayaКонкурс «История города N»

в рамках Межрегионального молодежного
фестиваля книги и чтения
«КлЮкВа: Книга. Юность. Вологодчина»

Автор: Полоцкая Ольга,
Вологда


Дом на Малой Предтеченской

Пролог

На улице самый декабрь — холодный, заснеженный и хмурый. Снег валит с небес крупными пушистыми хлопьями, и кружит, кружит. Я стою посреди пустынной вечерней улицы, оглядываясь, смотря на дома с их жёлтыми окнами и дымящимися трубами. Я узнал этот город, он, как и прежде был любим мною, хотя, конечно, он изменился. Исчезла стройная колокольня в самом его центре, и парк рядом с ней был вырублен, пропало здание торговых рядов на площади. Но у меня была надежда на то, что тот дом, ради которого я вернулся в этот город, ещё сохранился.

Я прошёл по бывшей Торговой улице и свернул на Малую Предтеченскую. Не знаю, как она называется сейчас, должно быть в честь какого-нибудь политического деятеля или писателя. Вот тот самый дом, который я искал, только уже без мезонина и парадного крыльца. Обычный дом — деревянный, в два этажа. Однако, он дорог моему сердцу и памяти, как впрочем, и эта улица, и этот город, и его жители.

Я стоял и смотрел на окна второго этажа, в них горел свет, и были видны очертания лепнины на потолке.

— Помнишь, как весело нам жилось в этом доме? Какие к нам приходили гости, какая музыка здесь звучала! А моя библиотека? Помнишь? Она была в мезонине.

Я обернулся и увидел барышню в норковой шубке и капоре. Ручки милое создание спрятало в муфте.

— Как будто это было вчера, — улыбнулся я.

I

Мне было 25 лет, и я служил бухгалтером на одном из казённых предприятий под Петербургом. Зимой 1912 года меня по роду службы перевели в один из городов, расположенных на востоке Вологодской губернии. Поначалу я остановился в гостинице, при этом понимая, что нужно найти более дешёвый вариант проживания. Помог мне, как ни странно, сам хозяин гостиницы — купец Кириллов, который, ко всему прочему, занимал должность городского головы. Он дал мне адрес семьи, которая сдавала комнаты в своём доме, и я в тот же день направился туда.

Меня встретили довольно тепло и дружелюбно. Хозяйка дома, купеческая жена Аграфена Ивановна, худенькая и невысокая, скромно одетая, так не похожа была на тех купчих, чьи образы передавал на своих полотнах художник Кустодиев. Аграфена успевала всё — заниматься детьми, которых было шестеро, вести домашнее хозяйство, и помогать мужу в торговых делах.

Аграфена Ивановна показала мне дом. На первом этаже располагалась гостиная, украшенная множеством картин и цветов. Здесь стояла горка с фарфоровой посудой, мягкая мебель. Под потолком висела огромная люстра.

Из гостиной можно было пройти в зал, где обычно принимали гостей. Там стояли ломберные столы. Ещё на первом этаже располагалась кухня.

Спальни, столовая, классная комната находились наверху. Дом венчал большой мезонин, там была библиотека.

— Это владения моей дочери Маши, — объяснила Аграфена Ивановна. — Она всё своё свободно время проводит там. Не знаю, что из неё вырастет. На уме одни книги.

Где-то внизу раздался громкий топот, крики, смех.

— Дети с учёбы вернулись, — вздохнула Аграфена.

Мы спустились на второй этаж. Дети резвились в зале. Я насчитал их четверо — одного мальчика и трёх девочек. Мальчик был в форме ученика реального училища, а девочки в коричневых платьях с пелеринами.

Увидев меня, они замолчали и замерли.

— Мои дети, — улыбнулась Аграфена. — Василий, Анна, Елена и Полина. Старшая моя дочь — Саня год как замужем, а Маша…кстати, где Маша?
— Её оставили после занятий, — пропищала Анна, должно быть, самая младшая из детей.
— Опять спорила на занятиях с учителем? — вздохнула Аграфена.
— Ага! — наябедничала Полина. — На уроке Закона божьего пыталась доказать батюшке Дмитрию разумность существования эволюционной теории Дарвина.

На следующий день я перенёс в дом на Малой Предтеченской свои немногочисленные вещи. Когда я раскладывал их, ко мне заглянула хозяйка.

— Потом приберётесь, оставьте, спускайтесь лучше ужинать, — велела она.
За большим раскладным обеденным столом собралась вся семья. Её глава — купец второй гильдии Николай Николаевич, Аграфена Ивановна, Василий, Елена, Полина, Анна. Напротив меня сидела черноволосая девушка с крупными чертами лицами, что, впрочем, её не портило. Я подумал, что это и есть та самая Мария, любительница спорить с учителями.

— Павел Петрович, не стесняйтесь, ешьте всё, что видите, а то вы больно худ, — улыбнулась Аграфена, наливая мне куриный суп.

— Маня, я сегодня встретил отца Дмитрия, — прогудел Николай Николаевич. — Знаешь, он очень тобой недоволен. Ваша дочь, говорит, смутьянка и суфражистка. Мне очень стыдно за тебя! Был бы дед, выпорол.

Мария громко фыркнула и выбежала из-за стола, так и не поужинав. За свою дерзость была лишена походов на каток и куда-либо кроме гимназии на целую неделю. Впрочем, её это и не волновало, она запиралась в мезонине и часами перелистывала там страницы книг.

Мне не было ни какого дела до поведения Маши. Я постепенно осваивался в городе и заводил новые знакомства, посещал кинематограф Абрамсона, ходил на спектакли в дом общественных собраний. У меня появилась даже сердечная привязанность в образе молодой дворянки, служившей классной дамой в местной женской гимназии. Я познакомился с ней у Абрамсона, когда нам обоим не понравился фильм, и мы синхронно покинули зал.

Ближе к маю мне пришла из Петербурга посылка — множество металлических деталей и две шины — мой велосипед «Rover». Такая вещь была редкостью в этом городе.

Пока я возился с его сборкой, вокруг меня вертелись хозяйские дети, попутно закидывая меня вопросами насчёт моего двухколёсного транспорта. Не интересовалась этим только Мария, она сидела на скамейке и делала вид, что читает книгу. А может, и правду читала, так как ей предстояли в скором времени выпускные экзамены.

Я, наконец, собрал велосипед, сел на него, нажал на педали, и покинул двор, за мной погнались дети. Впрочем, я оторвался от них, проехал по Малой Предтеченской, затем свернул на Садовую, и едва не сбил с ног главного любителя технических новшеств в этом городе господина Кириллова.

Осведомившись о скорости и качестве ровера, Алексей Петрович пошевелил усами, и высказался за то, чтобы приобрести себе такой же. И ведь купил. С тех пор мы с ним частенько катались вместе. Правда, на нас косились как на сумасшедших, а потом привыкли.

Я научил кататься и детей из своего дома, и даже соседских. Им строго-настрого было запрещено выезжать за пределы двора, поэтому катались мы только там.

Однажды я стал жертвой угона. Было это в июне, ночью. Я не спал, разбирал свои служебные бумаги и записки. Устав, я потянулся и подошёл к окну, выглянул и обомлел. Кто-то выводил мой велосипед из-за калитки.

— Фигура явно женская! — прищурившись, определил я, затем быстро оделся и вышел на улицу.

Впрочем, таинственная угонщица уже успела уехать. Я ждал её сидя на скамейке около часу, и уже совсем было задремал. Наконец, она приехала.

— Мария Николаевна! — укорил я её. — Вы понимаете, что ездить ночью по улицам на велосипеде опасно? Кто вам вообще разрешил его брать?

Маша молчала. Она была из тех людей, для которых любой запрет — повод делать ровно наоборот.

— Вы на меня наябедничаете? — спросила она.
— Нет. Но больше так не делайте. Вы могли нанести себе травму. Отправляйтесь спать.

Рано утром в двери моей комнаты начали стучаться дети.

— Павел Петрович! — кричал Василий. — Можно ваш велосипед взять, пожалуйста!
— Василий! — прошипела Агрофена Ивановна. — Павел Петрович спит, не нужно ему мешать. Иди во двор!

Я тоже вышел во двор, но чуть позже, хорошенько позавтракав. Я взял купленный недавно в магазине один из романов графа Толстого и сел в тенёчке.

Василий с Еленой и Анной гоняли по двору мяч, Полина прыгала через верёвочку. Мария, очевидно, опять спряталась в мезонине.

— Павел Петрович! — услышал я её голос, и поднял голову.
Она схватила меня за руку.
— Пойдёмте, кое-что покажу.

Я испугался почему-то, но подчинился. Маша повела меня вглубь двора.
— Смотрите! — сказала она, указывая на соседний дом. Там жил священник Кратиров. Его дети частенько играли в нашем дворе.

Сбитый с толку я взглянул на дом, но ничего кроме резных наличников не увидел. И тут на меня обрушился шквал холодной воды…

Деревянная кадка со стуком ударилась об землю и покатилась в сторону пруда. Пока я, мокрый с головы до ног, соображал, что произошло, Мария захохотала, и, сверкая босыми пятками, помчалась в сторону дома. Я дико разозлился в этот миг и начал терять контроль над собой. Я побежал за ней с криками:
— Маша! Стойте!

Она ловко запрыгнула на лестницу, ведущую в мезонин, и скрылась там.
— Я вам не открою! — крикнула она из-за двери. — Вы бешеный какой-то.
— Маша, не злите меня! — зарычал я.
— А то что?
— А вот расскажу, что вы мой велосипед вчера без спроса брали.
— Шантажист! Ябеда!

Я устал с ней спорить и пошёл переодеваться. Несмотря на всю нелепость ситуации, я расхохотался как безумный.

***

Вскоре мне пришлось уехать в Петербург, и вернулся я на Малую Предтеченскую лишь к началу августа. Хозяева мои вместе с детьми были на даче в восьми километрах от города, в доме осталась лишь немногочисленная прислуга, да пару раз приезжал Николай Николаевич. Было непривычно тихо без детских криков, плача, и никто не выпрашивал у меня велосипед.

Я наслаждался тишиной, читал газеты, сидя в гостиной. Но чаще всего в свободное от службы время я подолгу гулял по улице, вдыхая пьянящие душу ароматы лета. Со мной была моя дорогая Лиза, которая, как выяснилось, была классной дамой у Маши.

— Всё какие-то шалости, проказы, беготня! — жаловалась Лиза. — И ведь дерзила постоянно. Пожалуй, никого так часто не наказывали в гимназии как Машу. А ты знаешь, как она себя вела на празднике вручения аттестатов? Был бал, все девушки танцевали. А она сидела в углу в коридоре и читала! А рядом с ней был её верный друг Ноздрёв.

— Это тот самый юноша, который мечтает о революции? — припомнил я. — И заражает всех идеями марксизма?
— Да, он самый. Только Машу политика не интересует. Впрочем, никто не знает, что у неё в голове.

Я вернулся домой, где на меня разом набросились все дети, крича о том, что Маша уезжает учиться на какие-то «бестыжие курсы».

— Может, Бестужевские?

Решив поздравить её с поступлением, я поднялся в мезонин. Самое удивительное, что Маша мне открыла.

— Маша, вы большая молодец, что решились продолжить обучение, — улыбнулся я. — Кем вы хотите стать?
— Историком, — ответила она, пытаясь отыскать какую-то книгу на полке. — А лучше всего археологом, как муж моей сестры Сани. Я была с ними на раскопках, это так здорово. А, правда, что вы женитесь?
— Кто сказал?
— Все говорят. Мадемуазель Крик, наверное, счастлива.
— Кто?
— Елизавета Константиновна, наша классная дама. Мы её так прозвали. Она любит кричать по каждому поводу. Мерзкая женщина.
— Что же она плохого тебе сделала?
Маша села на диванчик и принялась загибать пальцы:
— Ставила меня на горох, закрывала в тёмной комнате, срывала с меня передник перед всем классом. Да много чего.
— Просто ты не умеешь себя вести.
— Просто я терпеть не могу порядки нашей гимназии и эти скучные правила!

Всё же я женился, правда, не на Лизе. Случилось это где то через год после моего отъезда из города N. Уже шла война, насколько я помню. На прощание Аграфена перекрестила меня и поцеловала в лоб.

— Езжай с богом, — вздохнула она. — Авось свидимся когда-нибудь. Женщина проводила меня до калитки и помахала рукой. Прежде чем сесть в бричку, я последний раз посмотрел на окна мезонина. Маша приехала на каникулы, и, как и в прежние времена закрылась там. Провожать она меня не захотела.

***

Я не мог оторваться от окон дома на Малой Предтеченской. Маша потянула меня за рукав:
— Уйдём отсюда. Здесь счастливы другие люди.
Мы пошли вверх по улице. Снег хрустел под нашими ногами.
— Я сейчас вспоминаю ту зиму, которую ты провёл у нас. Мы с тобой ходили на каток. Помнишь?
— Да. А ещё катались с горок. Это было весело. Снега было много-много, прямо как сейчас. Мы ходили к монастырю и валялись в снегу. Ты потеряла рукавички, и я отдал тебе свои. А ещё я помню, как ты, возвращаясь с таких прогулок, прикладывала ладошки к печным изразцам. У тебя были покрасневшие от холода щёки, а я…

— Я помню, — улыбнулась Маша. — Потом мы пошли в столовую, и пили чай из большого медного самовара. После 1917 его у нас забрали со всеми вещами. Пришли какие-то люди в шинелях… и переколотили весь наш фарфор, а самовар унесли. Один из этих солдат поселился у нас на верху, потом привёл всю свою семью, а нам пришлось покинуть этот дом. Книги мои из мезонина передали в общественную библиотеку. У меня только евангелие осталось. Возьми.

Она подала мне в руки небольшую книжку в кожаном переплёте, которую я спрятал в карман пальто.

— Как хочется повернуть время вспять, чтобы этот дом снова стал моим и твоим, чтобы был мезонин и книги, чай из самовара, печь с изразцами, и кузнецовский фарфор, — сказала Маша. — Хочу на тройке под звон бубенцов прокатиться по заснеженным окрестностям. Чёрт возьми, я бы даже согласилась ещё немного побыть гимназисткой!

Внезапно все фонари, освещающие улицу, погасли. Но через пару мгновений я снова увидел электрический свет.

Эпилог

— Так это всё был сон? — пробормотал я, поднимаясь c кровати.

Я никак не мог понять ни где я, ни какой сейчас год. Я в растерянности выглянул в окно и не увидел ничего, кроме кружащейся белой пелены, и смутных очертаний Ленинграда в ней.

На маленьком деревянном столе, рядом с кроватью, лежало то самое евангелие. Маша подарила мне его после войны. Она с сыном возвращалась из эвакуации, и мы случайно встретились на вокзале. Я должен был отправиться из Москвы в Ленинград, Маша ехала в Вологду, а оттуда к сёстрам. Наш разговор не был долгим, к сожалению. Мария подарила мне евангелие, и оставила свой адрес. Месяца через два я получил от неё письмо, в котором она сообщала о том, что летом едет в Сибирь, для изучения древней стоянки.

А ещё в конверте была старая фотография, на которой были я, Маша и мой велосипед. Фотолюбитель купец Кириллов сделал эту фотографию в нашем любимом городском саду.

КОНЕЦ


Список всех работ


Новости Вологды, а также новости Вологодской области