Дорохин Сергей. Три тысячи километров

Конкурс «История города N»

в рамках Межрегионального молодежного
фестиваля книги и чтения
«КлЮкВа: Книга. Юность. Вологодчина»

Автор: Дорохин Сергей (Тульская область)

(текст приводится в авторской редакции)


Три тысячи километров. Пункт двенадцатый

«Три тысячи километров» — это роман-дорога. Двое 20-летних друзей-студентов (и оба — Сергеи) из Тулы после 3 курса, летом 1992 года, устроили себе приключение в виде велосипедного похода на тандеме, дав ему название «Стоик». Новые впечатления, новые встречи, новые приключения и новые земли — Москва, Калуга, Орёл, Воронеж, Рязань, Владимир и т.п. Две тысячи км уже позади… Ниже приводится отрывок из романа, описывающий поездку героев из Ярославля в Вологду (то, что удалось уместить в 10 страниц). Особо обращаю внимание: действие происходит в августе 1992 года! — Автор.

…Вот и вывеска «ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ». Аккурат над её границей в небе начался обширный, вплоть до горизонта, фронт низких лоскутастых облаков. Неприятно запахло сыростью, не освежающей, лесной, а промозглой, осенней. И хотя холода не ощущалось, а конкретного дождя уже (или пока) не было, оба мы, наверно, впервые реально почувствовали близость сентября. Звук покрышек тоже изменился — теперь, несясь по влажному асфальту, они заунывно пели «ф-фл-лы-ы»…

…В 17 часов мы въехали в город, который в противовес Пречистому, идеально оправдывает своё название — Грязовец…

У каждого из нас на свете есть места… Нет, не те, «куда приходим мы на миг уединиться», а те, появляться в которых крайне не хочется, поскольку память тут не исцеляет сердце в моменты его томления, а напротив, бередит старые ссадины, с особой изощрённостью усиливая мýки несчастного миокарда…

Надо ж было случиться, что вот это 16-тысячное захолустье оказалось городом первой любви! И не важно, где, когда и при каких обстоятельствах я встретился с НЕЮ впервые, важно то, что это неблагозвучное название в течение четырёх последних лет воспринималось как божество, как заветная путеводная звезда, как высшее воплощение великой мечты. Библия хоть и учит не сотворять себе кумира, но я с детства воспитывался в духе атеизма, поэтому даже слово «Грязовец», будучи обнаруженным на штампе пришедшего письма, заставляло душу взлетать от счастья не на седьмое — на тридцатое небо! Ведь письмо-то — от НЕЁ…

Тогда, в период ранней юности, этот город казался чем-то жутко далёким, окружённым ореолом таинственной романтики и реально не достижимым. Но наступившая затем молодость внесла свои коррективы, и за месяц до Путча я просто купил билет и в такой же хмурый и слякотный день самолично ступил на грязовецкую землю. Кареглазая брюнетка в белоснежной атласной блузке, углядев меня в пёстрой толпе покидающих вологодский автобус, направилась навстречу, и этот гомонящий скоп будто расступился перед нею. А она неторопливо шла, такая заметная, такая ослепительно яркая, словно артист, освещаемый одним большим прожектором посреди абсолютно тёмной сцены. Она ждала МЕНЯ, шла ко МНЕ и не меньше моего волновалась…

Теперь, спустя 392 дня, я снова на этой земле, и взор мой вполне узнаёт ранее виденные ландшафты. Заветный дом — совсем рядом, да только никто нынче не ждёт меня в том доме и не будет рад, прибудь я сюда хоть на тандеме, хоть приползи на коленях. Почему? Не знаю: после первого января сего года мой почтовый ящик опустел, а периодически отправляемые открытки ответной реакции не вызывали. Впрочем, нечего и думать: расположенный за семьсот камэ адрес перестал привлекать ЕЁ, поскольку нашёлся адрес поближе!

— Серёг, — осторожно пробасил Стрельцов, тормознув возле магазина на проспекте Ленина. — Садись-ка за руль, мне уже надоело.

Двинувшись, Стоик сам свернул влево, на ул. Обнорского. Да, именно тут мы с НЕЮ шли год назад под проливным дождём, прикрываясь тощим дамским зонтиком и из-за этого плотнее прижимаясь друг к другу…

Слева проследовал автовокзал, справа — здание одной из двух в городе средних школ. И вот тандем остановился возле железнодорожной станции. Слева — детский садик, а справа — …

— Серёг, — подал голос Стрельцов, разглядывая облезлую жёлтую пятиэтажку. — Этот, шоль, её дом?

Конечно, друг без слов понял причину моего уныния, и беззвучный утвердительный ответ получил на уровне подсознания. Я безотрывно смотрел на ЕЁ окна и балкон, и на последнем — или это мне показалось?! — будто мелькнула знакомая белая блузка.

— Серёг, а ты поднимись да стукни прямо в дверь. Да расскажи, кáк ты сюда приехал. А я подтвержу. Вот-то она офигеет!
— Думаю, не офигеет.
— Ла-адно. А давай, я зайду? — друг спрыгнул с тандема. — Привет лёгкий от тебя передам…
— Серёг, ещё не время. Я тут появлюсь через годик — тогда визит будет более результативным.

Переходного настила на станции не нашлось, а прыгать со Стоиком через пути мы не рискнули, поэтому на руках внесли тандем на пешеходный мост, на них же и вернули на землю. Гóрода за вокзалом почти не осталось — один частный сектор, не считая нескольких кирпичных трёхэтажек. Проехав с километр по щебёночной дороге, мы выбрались к окружной трассе. Впереди — Вологда, до которой, согласно указателю, осталось сорок километров.

Когда без четверти семь Стоик достиг окраины областного центра, вид городских пейзажей, похожих на костромские обилием зелени, вызвал в памяти звуки одного более чем знакомого мотива: па, па-ра, па-ра-ра, па-ра (это — проигрыш из песни про Вологду-гду). Руководимый одной лишь интуицией, я привёл тандем на вокзал. Приземистое двухэтажное здание с обрамлёнными белыми полосами окнами и углами, выкрашено в очень тёмно-бордовый цвет, что на фоне хронической пасмурности неба только усилило ощущение хмурости и мрачности.

Велосипед вместе с поклажей разместился в камере хранения. Освободившись, мы почтили посещением расположенный рядом переговорный пункт. Но общение с родными лишь усугубило ощущение неприкаянности. Двинулись по первой попавшейся улице, коей оказалась ул. Мира.

— Серёг, не грусти! Мы этим вологодчанкам ещё покажем!
— Да! Пожалуй, в этом деле есть шанс рассчитывать на успех: говорят, у вологжанок такая особая конструкция ушей, что к ним любые макароны липнут.

Пока вокзал был близко, вокруг ещё встречались современные многоэтажные здания — гостиница «Вологда», Дом книги. Но затем улица пошла вправо, пока не упёрлась в набережную одноимённой с городом реки. Это место называется Нижний посад. Жёлтые, изредка оранжевые постройки начала века в целом напоминающие своих «сверстников» и «коллег» из других старых городов, до сих пор сохранили исконные названия — Ярмарочный дом, Странноприимный дом, Архиерейское подворье…

Большинство шедевров вологодской архитектуры возведено вдоль обоих берегов тощей реки. И все они — и пятиглавый белокаменный Софийский собор с колокольней, и менее солидные церкви, и особняки некогда знатных вологжан — казались вросшими в землю под постоянным грузом многотонных туч. Хотя, может, это — всего лишь следствие естественного обрастания «культурным слоем». Снующие туда-сюда троллейбусы на фоне исторического центра смотрятся столь же парадоксально, как цифровой видеомагнитофон, подключённый к телевизору «КВН-49» с водяной линзой. Ну да хефрен с нею, с архитектурой, погреться бы где? Разве что в каком-нибудь кафе. Там же, кстати, и вологжанок можно встретить — в девятом-то часу вечера, при данной не самой благоприятной погоде.

— …Где ты, моя темноглазая, где?.. — непроизвольно запел я под нос, уныло кивая на «Лукоморье» — единственное в это время открытое заведение общепита.
— Слышь? — моментально отозвался друган. — Долой уже хандру! Сколько можно! Этих темноглазых тут до Москвы не переставишь…
— Всё, молчу, — соглашаюсь. — Но до Москвы не надо. Хотя бы парочку их встретить…

Интерьером «Лукоморье», конечно, уже отличалось от прокуренной забегаловки, наверняка бывшей тут года полтора назад, но и до элитного ночного клуба, явно, ещё не дотягивало. Шикарные дубовые столы, массивные, как всё вологодское, окружались позорными пластмассовыми креслами, один только вид которых решительно отрицает понятие — «комфорт». Над центром зала под потолком вращались два импортных музыкальных шара размером с крупный арбуз. Другие осветительные приборы отсутствовали — явная находка владельца, ведь психологами давно доказано, что аппетит (а, следовательно, и выручка) стимулируется именно полумраком. И в этом излишне интимном зале побелевшие в героических буднях ветровки казались блестящими, отчего наше иноземное происхождение стало заметным всем. Ступив в обеденный зал, мы с минуту простояли у входа, привыкая к темноте, потом столько же времени выбирали свободный столик. Найдя его, резво направились к стойке.

— Нам бы горяченького поесть, — опережая друга, спрашиваю тётку на раздаче.
— Лапшица кýркина в казанкáх на пéрво, а на втóро пельмешéй во-озьмите, с масличком. Вкусно и нажористо…
— Чё-о??? — отозвался Серёга.
— Д-давайте! — радостно перебил я, так как полноценного обеда давно не ел.

Блюдо «на пéрво», помимо лапши, зелени и приличного куска курятины, содержало ещё и шинкованные белые грибы и оказалось настолько вкусным, что я вскорости перестал жалеть о трёх сотнях, что были оставлены в кассе. С каждой новой ложкой ароматного супа организм всё больше отогревался изнутри, поэтому через некоторое время появилось желание осмотреться. Аккурат слева тешила себя пломбиром болтливая компания из трёх девушек — такие компании всегда оказываются именно слева. Разглядеть их подробнее не получалось, но внутренний голос мажорно воскликнул: «Так — та-ак!», заглушив общую какофонию уныния. Осталось придумать, чем привлечь их внимание.

— Мож, мне со стула на спину рхнуть? — предложил угадавший мои мысли Серёга.
— Да ты чё! — я хохотнул, представив эту картину. — А не жирно местным кралям будет — сразу такое шоу лицезреть?
— Мож, ты и прав. Что ж тогда устроить?
Я захотел поперчить «пельмеши», но яйцеобразная фарфоровая перечница оказалась пустой. Вот и законный повод призвать на помощь соседок:
— Крáлюшки, пéрчищу мощного арендовать слегка нельзя ли?
— Что-о, про-остите? — отозвалась та, что сидела ближе остальных. Через секунду я уже знал, кáк следует вести себя дальше в данном изысканном обществе.
— Индо акосюка мощная музглява, гапюрно! — недовольным тоном говорю Серёге. Стрельцов увеличил глаза до размеров велосипедной фары, но быстро понял мой замысел.
— А ё-о! — задумчиво протянул он. — Морóта цýкая дзёдана неслабого.
— А лямустряку-то здесьнейшую хефрен овукитишь! — я поёжился.
— Дак ты б, от нéфиг нарáхтиться, засквурыгал бы пиромюзлый гештайзер!

Я отвернулся к стене, чтоб не дать кому-либо увидеть, как губы расплываются в широченной — от уха до уха — улыбке. Спектакль двух актёров, похоже, обрёл благодарную зрительскую аудиторию.

— Что вы хотели, про-остите? — внимательно слушавшая нас соседка с очевидным интересом повторила вопрос. Голос приятный, да и лексикон явно не Эллочки Щукиной. Так — та-ак…
— А мулёжно, лохушки, мне перцу гогючего откуздрякать у вас неслабо?
Девицы озадачились так капитально, будто их попросили вычислить круговой интеграл по замкнутому контуру.
— Дык, пéрчищу откуздрячьте, мулё-ожно! — повторил я, растерянно посмотрев на друга.
— Друганище бáит за пельмешей, коим пéричка кармбагючего в нату-уре не хвантюкает, альзо ферфлюхтер, — медленно, словно учитель — скудоумным ученикам, сказал Стрельцов. К нам обернулись все трое. Интересно, каковы их мысли?
— Шпрехен зи дойч? — спросила, очевидно, самая сообразительная девушка.
— О! — восклицаю, радостно поглаживая бороду. — Йес, оф кос! Ви кэн спик джёманиш!

Незнакомка опять занялась интегральным вычислением, видимо, засомневавшись: действительно ли тот язык, что вдалбливали ей в школе, был немецким? Или она что-то путает?..

— Ду ю спик инглиш? — с надеждой спросила её подруга.
— Йа-а, натю-урлихь! — вступил Стрельцов. — Вир кёнен шпрех енглише.
— Битте, фройлян, гив ми дас пфеффер, пли-из, — я потряс пустой перечницей над недоеденными пельменями.
— Божечка, откуда ж их принесло-то? — «немка» обратилась к третьей. — Валю-уш?
— Они ж перца просят! — смышлёная Валюша воскликнула с ликованием победителя.
— А-а! — облегчённо вздохнувшая «немка» протянула перечницу. — Это — пожалуйста, сколько угодно.
— Та-ак, начало лёгкое положено, — тихо проговорил Стрельцов, не двигая губами. — Главное теперь — инициативу не упустить.
— Агогёшки, фефёлки эпозатные! — возвращаю перечницу.

Вопрос: что на свете всего труднее?

Ответ: сдерживать смех, наблюдая с характерным скрипом сходящиеся к переносице зрачки собеседницы, никогда не знавшей правила интегрирования.

— Майн фройнд… — снисходительным басом начал Стрельцов, но, видимо, забыв, как следующий элемент задуманной фразы звучит по-немецки, продолжил: — Хотейть говорить вам «Спас-сийбо»! Блин, как вам ещё объяснить-то?!
— Ю а фром вот сити? — прозвучал от них вопрос, едва завершился процесс осмысления Серёгиной фразы. Остаться равнодушным к услышанному оказалось выше моих сил:
— А вот фиг ты угадала! Если хочешь спросить, откуда мы взялись, говори «Выа а ю фром», понятно? Небось, по иностранному-то — двойка?
— Выа а ю… Так вы говорите по-ру-усски? — осенило одну из незнакомок.
— Да вот, представьте себе. А вы — что, тоже говорите? — отвечаю. — Чего ж тогда вашими «дойчами» да «инглишами» голову морочили?
— Вы так разгова-ариваете: вроде бы и понятно, а вроде, и нет… — отозвалась «немка». — Мы и поду-умали… И впросак так сами попали, бо-ожечка…
— Чё непонятного? — изрёк Стрельцов, вставая. — Казябликов почунявкаем напослед…
— Воксомься престиссимо, — говорю. — Индо надобно малахайку поквэцать сёдня.
— О-ой! — восторгнулась Валюша. — Кáк вы говорите! А что он сказал?
— Май френд вонтс… Извините, мой друг хочет угостить всех чаем и пирожными, понеже пива в такой дубак отнюдь не хочется, — ответил я. И угадал, как ни странно: Серёга принёс на подносе пять эклеров и столько же чашек чаю. Впрочем, ничего странного: мы этот язык придумали, нам его и понимать.
— Это уже ли-ишне, — ответила прежде помалкивавшая «англичанка», с плохо скрываемым удовольствием беря эклер.
— Ничё и не лишне, — парирую, бесцеремонно пересаживаясь за их стол. — Мы, может, впервые за весь долгий путь встречаем таких добрых девушек…
— А вы откуда? — они и не думали опротестовывать мой поступок.

Рассказ о походе длился минут двадцать — пока Стрельцов не проговорил мне на ухо:
— Хорош трепаться! Спроси лучше, как их зовут.
— Нечего спрашивать, друган! Сами расскажут, слушай! — глянув для виду на часы, я обратился к девушкам: — А та из вас, которая Валюша — по фамилии Поспелова, да?
— Нет, Семёнова, — последовал быстрый ответ.
— Вы из текстильного техникума? И как там живётся?
— Сами вы «из текстильного техникума»! — прыснула Семёнова. — Мы со второго курса педагогического института, историко-филологический факультет…
— Слыхал? — я вполголоса обратился к Серёге. — Они сейчас и адрес, как миленькие, назовут. Главное — грамотно поставить вопрос.
— При чём тут текстильный техникум? — спросила «немка».
— Так ты ж сама говорила, что в просак попала? А просак — это что? Механический ткацкий станок. Если рукав затянет — всё, абзац руке наступил. Разве не так?

Ещё через полчаса, когда Серёга сбегал за второй порцией сладкого, мы уже знали, что «англичанку» зовут Ирина Сушкина, а «немку» — Аня Вязова, что приехали они сюда кто откуда, что живут здесь неподалёку, на Советском, 75 — 220, снимают однушку на троих, и в месяц это обходится им в сотню рублей с носа. Не остались для нас загадкой и даты их рождения, и численность семей, и род занятий родственников и ещё некоторые бытовые нюансы, особого интереса не имеющие. Единственное, что до сих пор скрывалось под мраком тайны — внешние данные девушек: к темноте глаза рано или поздно привыкают, к бегущим световым пятнам — не привыкнут никогда. Напротив, острота зрения стала падать, а голова — кружиться. А стрелки разменяли 23-й час, кафе скоро закроется, поэтому нам пришлось выйти на улицу.

Наступила ночь. Температура воздуха снизилась градусов до двенадцати, промозглая влажность его созрела, сконкретизировалась в мелкие холодные капельки, до омерзения неприятно бьющие по лицу.

— И куда вы теперь пойдёте? — поинтересовалась Сушкина.
— Дык, куда ж нам идти-то, — я поёжился. — Только на вокзал ваш неслабый.
— Идём к нам? — предложила Семёнова. Вот! Чего и требовалось добиться! Наконец-то мы разглядим их при свете. Но хватать приглашение сразу не следует.
— Нич-чё себе! А это не будет ли слишком?..
— Не будет! — она перебила. — Или боитесь?
— Индо мулёжно испугаться таких нежных созданий? — отозвался Стрельцов.
— Самим-то вам не боязно? Неизвестно кого встретили, всё про себя выложили, ещё и в дом приглашаете? — осторожно поинтересовался я.
— Нет, а что ещё сказать? — искренне изумилась Вязова. — Ты ж неправильно назвал Валькину фамилию! И при чём тут техникум какой-то текстильный? У нас такого и нет в Вологде.
— То есть, полагаешь, во имя торжества истины нужно откровенничать со всеми подряд? — я улыбнулся.
— А ты полагаешь, что пусть про тебя думают неправду? — парировала Сушкина.
— Логика — феррум! — прокомментировал ситуацию Стрельцов. — Кстати, сами-то вы всему верите, что услышите?
— Нет, кроме шуток! Мы так рады встрече! — вступила Вязова. — Представляете: у меня курсовик по теме местных диалектов Центральной России. Вас, наверно, сам божечка послал. Поможете?
— Дык приезжай в Тулу, ты ещё прéподов наших не слышала, — отвечаю, сдерживая заполонившее душу ликование.
— Мя-арзавец! — в сторону проговорил Серёга. — Врунтяй неслабый!
— Почему? — изрекаю туда же. — Она ж действительно не слышала наших преподов!
— Так вы идёте, или как? — спросила Семёнова, беря нас под руки.
— Но вещички наши все на вокзале. Да ещё малахайку поквэцать… Одежду постирать, то есть, — сказал я машинально, не думая о том, насколько вообще реально устроить сейчас стирку.
— У нас и поквэцаете. Не в реке же стирать! — перебила радушная Вязова.
— Сделаем вот что! — повелела Семёнова. — Вы едете на вокзал, забираете ваши вещички и возвращаетесь к нам, на Советский, понято?
— Не-а, не понятно. Куда возвращаться? Гóрода-то не знаем.
— С вами поеду, всё.
— Что-то подозрительно это, — тихо пробасил Серёга, увидев, что девушки, подхихикивая, о чём-то шепчутся. — Уж больно легко они повелись на трёп этот.
— Эти вологжанки — сплошная загадка, — отвечаю с долей здорового ехидства.

Дорога привела к остановке «ул. Мира». Потемневшими, сморщенными слезами листьев капало наземь скудное вологодское лето. В такой ситуации можно стать единомышленником автора книги «О тщете всего сущего».

Диалог заглох: и у меня, и у Серёги зуб не попадал нá зуб, а наши спутницы всё, что могли, рассказали. Хоть на улице и темно, но сдаётся мне, что девчонки эти — очень даже ничего! Все, как на подбор, изящные, аккуратные и с очевидным вкусом в одежде. Рядом с ними уже не пахло осенью: лёгкий, умиляющее-наивный аромат молодёжных духов отгонял прочие запахи. Казалось, что находимся мы не в далёком чужом городе, а дóма, что вот свернём за угол — и выйдем к родной общаге, а девушек этих знаем давным-давно. Интересно только, откуда у них такое радушие к первым встречным? Или всему виной наше неотразимое обаяние?..

— Четвёрка! Садимся! — неестественно громко возопила Семёнова, увидев подошедший троллейбус соответствующего маршрута.
— Бите, юнге-фрау, — встав по бокам средней двери, дуэтом произнесли мы, собираясь пропустить девушку вперёд.
— Ну-ка, садимся, садимся, быстрее, быстрее, быстрее, а то опоздаете, а потом фиг уедешь! — скороговоркой протараторила Семёнова, сильно толкнув нас ладонями в спины, и тут же отскочила, едва мы поднялись в салон. Дверь с неприятным скрежетом захлопнулась, полупустой троллейбус плавно тронулся…

Без комментариев…


 Список всех работ


Новости Вологды, а также новости Вологодской области